Ты - Страница 96

Вот зачем я всё это пишу.

Кружка чая с мелиссой греет мне ладони, ароматный напиток горячо ласкается к губам. Такие же горячие и ласковые поцелуи дарит мне мой земной ангел-хранитель, который долго молчал о своих чувствах, только иногда вгоняя меня в смущение задумчиво-нежным взглядом. Он любит называть ангелом меня, но я-то знаю, чьи надёжные крылья были рядом со мной, берегли, ограждали, согревали, не прося ничего взамен.

Я читаю отзывы на "Слепые души" и "У сумрака зелёные глаза". Кому-то нравится, кому-то — нет, и это нормально. Кто-то восклицает: "Шедевр!", а кто-то: "Муть!" — и в этом тоже ничего противоестественного я не вижу. Но признаюсь, что в глубине души я радуюсь гораздо больше, когда читатель положительно оценивает именно "Слепые души", потому эта вещь мне намного дороже — по личным причинам. И если читатель дошёл до этого места моих записок, он уже понимает, по каким именно.

* * *

Августовская тишина — как тёмная одинокая дорога, в которую мне не дали с собой даже карманного фонарика. Она безжалостна и холодна, в ней нет пульсации живого кровотока, биения сердца и щекотного тепла дыхания. В ней есть только отсвет компьютерного монитора, на котором, повинуясь щелчкам мышью, разворачивается история твоего общения с другой девушкой. Нет, не Другой Девушкой: до заглавных букв в твоём сердце медсестричке Юле далеко, но от всего этого в моей душе будто засела раскалённая заноза.

Я вхожу в свою почту и набираю письмо.

...

                 "Юля, здравствуйте.

                 Я — девушка Яны. Пишу Вам, чтобы сообщить, что Яна больше не сможет отвечать на Ваши письма. Её сбила машина, насмерть. Похороны уже прошли. Я только сейчас включила её компьютер и обнаружила Вашу с ней переписку. Я Вас помню, кстати: Вы ещё мне сказали, что я похожа на бразильскую актрису.

                 Всего Вам хорошего".

Щёлкнув по кнопке "отправить", я выхожу из почты. В животе бурчит от голода. Да уж, желудок — тот ещё хам и циник: в каком бы трауре ни находились сердце и душа, он о своих потребностях не забудет.

Александра спит в гостиной на раздвинутом диване, прикрывшись до пояса простынёй. В течение всех этих невыносимых дней она делит со мной боль, неотступно находясь рядом. Стараясь не разбудить её, я крадусь на цыпочках в кухню, отрезаю там горбушку ржаного хлеба, наливаю кружку йогурта и, уставившись в ночную темноту за окном, принимаюсь машинально жевать. Жара кончилась: августовская ночная чернота наполнена шорохом дождя. Йогурт холодный, из форточки тянет прохладой, и я непроизвольно покрываюсь "гусиной кожей". На сон мне осталось пять часов: отпуск кончился, завтра на работу... а точнее, уже сегодня. На душу ложится невыносимая тошнотворная тяжесть. Как же мне всё осточертело! Хозяйка, покупатели, даже ступеньки торгового центра. Тоска смертная.

Господи, как же хочется обнять тебя, вороша пальцами твои короткие волосы, вдохнуть твой родной запах... Кольцо на моём пальце поблёскивает в свете длинной трубчатой лампы над кухонной мойкой, а из груди рвётся вой.

Нет. Зубы сжимают дрожащую нижнюю губу, и у меня вырывается только тихий стон. А что, если ты видишь и слышишь меня? Если твоя душа ещё не покинула землю, и моя тоска и слёзы только причинят тебе боль? Нельзя, нельзя плакать... И Александру разбужу.

" - Куда! — кричит за моей спиной Костя. — Стой, Настя! Сейчас бензобак рванёт!

Мне плевать на это, я бегом спускаюсь по склону, спотыкаясь и оступаясь, к распростёртому телу в белом костюме, испачканном кровью и грязью.

— Настя! — надрывается крик Кости там, наверху.

У меня подворачивается нога, и я падаю прямо на тело, и подо мной слышится стон. Она жива, трепыхается сердце, Аля жива! Я переворачиваю её, а у неё вместо лица — кровавое месиво. Лица практически нет, но это её волосы и её руки, её говорящие часы для незрячих на запястье. Я нечаянно нажимаю кнопку, и приятный женский голос чётко говорит:

— Пять часов тридцать три минуты".

В моей руке — твои часы, точно такие же, как у Альбины. Каким-то чудом они уцелели. Телефон сломался, а часы — нет.

Я написала это. Смерть от машины. Было ли это предвидение или наоборот — написанное мной материализовалось? Сначала — отец, теперь — ты. Что же это такое?!

Совпадение, просто совпадение. Я ищу мистику там, где её нет... Это просто моё больное воображение.

* * *

— Я убью этого гада! — кричала я, царапая ногтями ковёр. — Я ему кишки выпущу, и плевать, что со мной потом будет...

Это кричала моя боль. Она выла, драла на себе волосы и была готова уничтожить всех и всё, что помешает разорвать на части того, кто оборвал твою жизнь. Я вырывалась из рук Александры, которая пыталась поднять меня с пола. Оставив попытки, твоя сестра села на диван, устало свесив кисти рук между колен, обтянутых серым стрейч-атласом брюк.

— Солнышко, в этом нет необходимости. Он уже мёртв... вернее, она.

— Уже? Значит, есть Бог, есть... — рычала боль, сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони. — Пусть же горит в аду...

На самом деле я не верила в ад, просто моя боль насылала самые страшные проклятия на душу твоей убийцы. Уверена, она чувствовала это даже там, за гранью, и моя ненависть настигала и пронзала её, как тысячи мечей. Прощать, подставлять другую щёку? Все заповеди были перечёркнуты и посланы к чёрту сумасшедшей болью, рвущей на себе вдовью шаль.